Она делает вторую попытку и с такой силой хлопает себя по лбу, что даже слегка покачивается. На лбу остается красное пятно под цвет ее губной помады. Игра в угадайки продолжается. «Вы не в силах поверить, что в нашем классе столько ребят!» «Вы разучились говорить по-испански!» «У вас мигрень!» «У вас наверняка начнется мигрень, если мы не найдем правильного ответа!»
В отчаянии она пишет на доске предложение на испанском: Me sorprende que estoy tan cansada hoy. Никто не в курсе, что это означает. Мы не знаем испанского — вот почему мы здесь. Наконец самый смекалистый достает испано-английский словарь. Остаток урока мы проводим, пытаясь перевести предложение. Когда звенит звонок, единственное, что у нас получается, это: «Закончить день, чтобы удивить».
В первые две недели занятий мне удается избежать ядерной катастрофы. Хизер из Огайо сидит со мной за ланчем и звонит домой обсудить домашнее задание по английскому. Она может говорить часами. Мне остается только прижимать телефон к уху и, раскручивая телефонный провод, время от времени вставлять «угу». Рейчел и все, кого я знала больше девяти лет, продолжают меня игнорировать. В школьных коридорах я то и дело получаю тумаки. В результате я пару раз роняла на пол учебники. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Ладно, как-нибудь образуется.
Поначалу мама старательно готовила по утрам обеды, которые оставляла в холодильнике, но я знала, что все хорошее когда-нибудь, да кончается. Я возвращаюсь домой, где меня ждет записка: «Пицца. 555-4892. Не переусердствуй с чаевыми». К записке пришпилена двадцатидолларовая бумажка. В моей семье имеется добрая традиция. Мы общаемся с помощью записок, оставленных на кухонном столе. Я пишу, когда мне надо купить школьные принадлежности или съездить в торговый центр. Они пишут, когда вернутся с работы домой и надо ли к их приходу что-нибудь разморозить. Ну и о чем тогда говорить?
У мамы опять проблемы с персоналом. Моя мама — директор «Эффертса», магазина одежды в деловой части города. Ее босс предложил ей возглавить отдел в торговом центре, но она отказалась. Полагаю, ей просто нравится видеть реакцию людей, когда она говорит, что работает в городе. «А вам не страшно? — спрашивают ее собеседники. — Я ни за какие коврижки не согласился бы там работать». Маме нравится делать то, что вызывает страх у других. Она вполне могла бы стать укротительницей змей.
Но из-за центрального местоположения магазина возникают проблемы с кадрами. Магазинные воришки, бомжи, писающие на парадную дверь, а также периодические вооруженные ограбления — все это отпугивает соискателей. Ну и дела! Еще только вторая неделя сентября, а она уже думает о Рождестве. Ее голова сейчас занята пластиковыми снежинками и Сантами в нарядах из красного фетра. Если в сентябре она не сумеет укомплектовать штат сотрудников, то на праздники окажется в полной заднице.
Я заказываю обед в 15.10 и съедаю его на белом диване. Уж не знаю, у кого из моих предков случился приступ куриной слепоты, когда покупали этот диван. Вся штука в том, что, если хочешь есть на диване, надо перевернуть подушки грязной стороной вверх. У нашего дивана две ипостаси: «Мелинда поглощает пиццу с пепперони и грибами» и «Никто и никогда не ест в гостиной, нет, мэм». Я жую и смотрю телик, но внезапно слышу, как к дому подъезжает папин джип. Бац-бац-бац — перевернутые подушки сияют белоснежными щечками, а я пулей лечу на второй этаж. К тому времени как папа откроет дверь, все будет в лучшем виде, а я исчезну.
Моя комната принадлежит пришельцу. Она словно красочное фото той, кем я была в пятом классе. У меня тогда случился период временного помешательства: я считала, что розы должны быть повсюду, а розовый цвет — это грандиозно. И виной тому Рейчел. Она упросила маму разрешить ей переделать свою спальню, а в результате мы обе получили по новой комнате. Николь отказалась украшать свой прикроватный столик дурацкими оборочками, а Айви слегка переусердствовала, как всегда. Джессика решила свою комнату в стиле Дикого Запада. А я со своей спальней застряла где-то посередине, позаимствовав идеи у каждой из подруг. Единственное, что носило здесь печать моей личности, — это оставшаяся со времен детства коллекция плюшевых кроликов и кровать с балдахином. Несмотря на все издевки Николь, я наотрез отказалась убрать балдахин. Я подумываю о том, чтобы сменить обои в розочках, но тогда придется задействовать маму, а папа начнет измерять стены, и они будут спорить насчет цвета краски. И вообще, я сама еще толком не знаю, какой бы хотела видеть свою комнату.
Домашнее задание не вариант. Кровать посылает сигналы, что не мешало бы немного вздремнуть. Ничего не могу с собой поделать. Мягкие подушки и теплое одеяло — нет, это сильнее меня. Я сдаюсь и ныряю под одеяло.
Я слышу, как папа включает телевизор. Дзинь-дзинь-дзинь — он бросает кубики льда в стакан с толстым дном и наливает туда выпивку. Открывает микроволновку — похоже, собирается разогреть пиццу — и включает таймер. Я делаю радио погромче — сообщить, что я дома. Но я не собираюсь спать по-настоящему. Нет, я останавливаюсь где-то на полпути к полноценному сну. В таком состоянии я могу пребывать часами. Мне даже нет нужды закрывать глаза — надо просто оставаться под надежной защитой одеяла и дышать.
Папа врубает телевизор на полную громкость. Слышатся завывания ведущего программы новостей: «Пять человек погибли во время пожара! Нападение на молодую девушку! Подростков подозревают в вооруженном ограблении бензоколонки!» Я прикусываю засохшую болячку на нижней губе. Папа переключает каналы, снова и снова просматривая все те же сюжеты.