Говори - Страница 25

Должно быть, Энди тоже разговаривает, я чувствую позвоночником глубокие вибрации, точно от бухающего громкоговорителя. Слов я не слышу. Он накручивает на палец мой конский хвостик. Эмили сужает глаза. Я бормочу что-то идиотское и бегу в туалет. Выворачиваю ланч в унитаз, затем умываю лицо под ледяной струей, идущей из крана горячей воды. Хизер за мной не приходит.

Темное искусство

Небо цементной плитой нависает над головой. Где тут восток? Уж не помню, когда в последний раз видела. Водолазки выползают из нижних ящиков. Водолазы снова ныряют в ворох зимней одежды. Некоторых ребят мы не увидим до весны.

У мистера Фримена неприятности. Крупные. Он перестал вести документацию, когда школьный совет урезал бюджет на художественные принадлежности. Они с ним поквитались. Учителя сдали отчет об оценках за вторую четверть, и мистер Фримен выдал на гора 210 «отлично». Кто-то на него донес. Скорее всего, секретарша из канцелярии.

Интересно, вызовут ли мистера Фримена в кабинет Самого Главного и увековечат ли это в его личном деле?

Он перестал работать над картиной — полотном, которое, по нашему мнению, должно стать потрясающим, фантастическим произведением искусства и которое можно было бы продать на аукционе за миллион долларов. В художественном классе холодно, лицо мистера Фримена серо-багровое. Если бы он не был в таком подавленном состоянии, я бы непременно спросила, как называется такой цвет. Мистер Фримен просто сидит на своем табурете, пустая оболочка печального сверчка.

Никто с ним не разговаривает. Мы дуем на пальцы, чтобы согреться, и лепим, или рисуем, или пишем маслом, или делаем наброски, или, в моем случае, вырезаем. Я начала новый кусок линолеума. Мое последнее дерево выглядело так, словно погибло от какого-то грибкового заболевания, — нет, отнюдь не такого эффекта я добивалась. От холода линолеум становится тверже обычного. Я вонзаю резак в неподатливый материал и проталкиваю вперед, пытаясь продвигаться по контуру ствола дерева.

Но вместо этого я продвигаюсь по контуру своего большого пальца и режу его. Я чертыхаюсь и сую палец в рот. На меня все смотрят, и я вынимаю палец. Мистер Фримен спешит ко мне с коробочкой «Клинекса». Порез неглубокий, и когда он спрашивает меня, не надо ли мне в медпункт, я мотаю головой. Он моет резец в раковине и кладет в отбеливатель. Типа, правила профилактики ВИЧ-инфекции. Когда резец продезинфицирован и высушен, мистер Фримен несет его обратно к моему столу, но останавливается перед своим полотном. Оно еще не закончено. Лица узников устрашающие — от них невозможно оторвать глаз. Не хотела бы я, чтобы подобная картина висела у меня над диваном. Такое чувство, будто ночью она может ожить.

Мистер Фримен делает шаг назад, словно видит нечто новое в своей картине. Он режет холст моим резцом, акт разрушения сопровождается протяжным звуком рвущейся ткани, и весь класс замирает.

Мой табель успеваемости

Третья четверть

Смерть Вомбата

Вомбат мертв. Никаких собраний, никаких голосований. Сегодня утром Самый Главный сделал заявление. Он сказал, что шершни лучше отражают дух «Мерриуэзер», чем чужеземные сумчатые, а кроме того, костюм талисмана Вомбата пробьет брешь в бюджете комитета по организации выпускного бала.

Старшеклассники единодушно поддерживают такое решение. Перенос выпускного из бального зала «Холидей-инн» в спортзал нанес бы сокрушительный удар по их гордости. Это определенно низвело бы их до уровня первоклашек.

Наши чирлидеры работают над раздражающими мотивчиками, которые заканчиваются продолжительным жужжанием. Мне кажется, они совершают колоссальную ошибку. Я живо представляю себе, как команды соперников делают из папье-маше огромные мухобойки и гигантские баллоны с инсектицидом, чтобы унизить нас в перерывах матчей.

У меня аллергия на шершней. Всего один укус — и моя кожа покрывается крапивницей, а горло отекает.

Холодная вода и автобусы

Я пропустила автобус, так как, когда прозвенел будильник, не поверила, что на улице может быть так темно. Мне срочно нужны часы, способные включать лампочку в 300 ватт и тем самым будить меня. Или это, или петух.

Когда я понимаю, что уже очень поздно, то решаю не спешить. Зачем зря беспокоиться? Мама спускается вниз, а я читаю комиксы и поглощаю овсяные хлопья.

Мама: Ты опять пропустила автобус.

Я киваю.

Мама: И ты рассчитываешь, что я опять тебя подвезу.

Я снова киваю.

Мама: Тебе понадобятся сапоги. Путь неблизкий, а ночью опять намело. Я и так опаздываю.

Неожиданно, но не критично. Почему бы не прогуляться? Она ведь не заставляет меня тащиться под снегом десять миль в гору туда и обратно или типа того. Улицы тихие и красивые. Снег припорашивает вчерашнюю слякоть и накрывает крыши домов, словно сахарная пудра пряничный город.

К тому времени как я добираюсь до «Файеттс», городской булочной, мне снова хочется есть. В «Файеттс» пекут отличные пончики с джемом, а у меня в кармане деньги на ланч. Пожалуй, куплю два пончика и назову это вторым завтраком.

Я направляюсь к булочной через парковку, и тут из двери выходит ОНО. Энди Эванс. В одной руке у него сочащийся малиновым джемом пончик, в другой — стаканчик с кофе. Я замираю посреди затянутой льдом лужи. Если я буду стоять не шевелясь, возможно, он меня не заметит. Именно так спасаются кролики: застывают в присутствии хищника.

Он ставит стаканчик на крышу машины и роется в кармане в поисках ключей. Все очень-очень по-взрослому: кофе/ключи от машины /пропущенные уроки. Он роняет ключи и чертыхается. Он не заметит. Меня здесь нет. Он не может видеть, как я стою здесь в своей фиолетовой зефирной куртке.